Концепция судебной реформы, разработанная и одобренная российским парламентом в начале 90-х годов, провозглашала своей целью становление судебной власти в России, развитие организационных основ судебной системы, ее кадрового и финансового обеспечения, усиление гарантий самостоятельности и независимости судов и судей. Ставились задачи расширения сфер судебной защиты прав и свобод граждан, совершенствования судопроизводства, повышения доступа к правосудию, приведения российского законодательства в соответствие с современными мировыми стандартами, нормами и принципами международного права.
      Россия конституционно признала международно-правовые акты составной частью своей правовой системы и объявила, что общепризнанные принципы и нормы международного права, содержащиеся в ратифицированных Россией международных договорах, имеют преимущество перед внутригосударственными законами.
      Приведение российского законодательства в соответствие с европейскими нормами занимает важнейшее место среди условий-рекомендаций вступления Российской Федерации в Совет Европы. При этом в первую очередь имеются в виду Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод^[1], а также решения Европейского суда по правам человека, имеющие прецедентный характер.
      Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свободах ратифицирована Федеральным законом от 30*03*98 г. № 54-ФЗ^[2]. В п.1 ст.6 Конвенции закреплено право каждого на справедливое публичное разбирательство его дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона.
      Как отмечено Европейским судом по правам человека в деле Голдер против Соединенного Королевства, было бы немыслимо, чтобы ст.6 (п.1) Конвенции содержала подобное описание представляемых сторонам гарантий в гражданских делах и не защищала бы в первую очередь то, что дает возможность практически пользоваться такими гарантиями – доступа к суду. Такие характеристики процесса, как справедливость, публичность, динамизм лишаются смысла, если нет самого судебного разбирательства. Все вышеуказанное приводит к выводу, что право доступа к правосудию является одним из неотъемлемых составляющих права, гарантированного п.1 ст.6 Конвенции^[3].
      В другом решении, по делу Эйри против Ирландии, Европейский суд отметил, что фактическое препятствие может нарушать Конвенцию точно также, как и юридическое. Суд, признав нарушение ст.6 Конвенции Ирландией, указал, что Конвенция направлена на то, чтобы гарантировать не теоретические или иллюзорные права, а права, осуществимые на практике и эффективные. Более того, выполнение обязательств по Конвенции требует не только того, чтобы государство не препятствовало реализации прав, но и совершения определенных позитивных действий. Обязанность обеспечить эффективность права доступа к правосудию подпадает под категорию таких обязательств^[4].
      Обеспечение доступности правосудия и повышение его эффективности названо на V Всероссийском съезде судей важнейшей задачей продолжающейся судебной реформы. В докладе Председателя Высшего арбитражного суда РФ Яковлева В.Ф. в качестве путей обеспечения доступности и эффективности правосудия названо увеличение численности судей и аппарата судов с одновременным укреплением кадрового состава и повышением оперативности и качества работы; совершенствование материального законодательства, в котором на суды возлагаются все новые и новые категории дел, в том числе таких, где нет спора; совершенствование процедуры, включая внедрение альтернативных методов разрешения споров: третейские суды, посреднические и примирительные процедуры, упрощение процедуры по несложным делам.
      Действительно обеспечение доступности правосудия в гражданском и арбитражном судопроизводстве является многоаспектной проблемой.
      Важнейшим элементом проблемы обеспечения доступности правосудия является ее процессуальный аспект, который в общей форме может быть сформулирован как адекватность процессуального законодательства и практики его применения судами общественным потребностям и ожиданиям в возможности получения каждым эффективной судебной защиты. Это особенно важно в условиях возросшей роли суда и его востребованности как универсального института для правового разрешения любого конфликта и обеспечения реального прямого действия Конституции, гарантирующей (ст.46) право каждого на судебную защиту его прав и свобод и право защищать свои права любыми, не запрещенными законом, способами (п.2 ст.45).
      Как справедливо указывалось в литературе, «в процессе нормотворчества в процессуальном праве следует исходить из того, что уровень правовой защищенности личности в судопроизводстве должен соответствовать понятию судебной власти и правосудия и их социальных функций в обществе. Нельзя забывать о главном – насколько эффективно и рационально обеспечиваются интересы тех лиц, которые прибегают к помощи правосудия по гражданским делам с целью разрешения правовых конфликтов, ради которых создана и существует судебная система»^[5].
      Российское процессуальное законодательство не называет доступность правосудия в числе других основных принципов деятельности судов, таких, например, как законность, гласность разбирательства дел, независимость судей и равенство всех перед законом и судом, состязательность и равноправие сторон.
      Признается, что если принцип не имеет нормативного закрепления, то его следует отнести не к принципам права, а к принципам правосознания^[6]. Правоотношения не могут регулироваться правовыми идеями, поэтому и принципы права не могут являться лишь научными декларациями. Реализация принципов права, так же, как и способ их осуществления, возможны только в том порядке и тех формах, которые предписаны законом^[7].
      Под принципами процессуального права следует понимать систему основных положений, действующих в отрасли арбитражного процессуального права, нормативно закрепленных и определяющих важнейшие черты содержания отрасли права, перспективы ее развития в пределах качественно определенной системы общественных отношений^[8].
      Однако, нормативная закрепленность того или иного процессуального принципа не всегда выражается в его прямом провозглашении в законе (хотя и это, безусловно, исключительно важно, поскольку задает «программу» для последующего нормативного конструирования законодателем конкретных процессуальных ситуаций).
      Нормативная закрепленность того или иного процессуального принципа может устанавливаться и через анализ конкретных процессуальных механизмов, в которых он находит свое проявление. Более того, именно наличие либо отсутствие таких механизмов в конечном счете и позволяет заключить, насколько в действительности реализован продекларированный или непродекларированный прямо в законе процессуальный принцип.
      О доступности правосудия как об одном из принципов судопроизводства позволяет говорить то, что он реализован в ряде конкретных правовых норм как процессуального закона, так и материально-правовых актов, предусматривающих возможность обращения к суду за защитой прав и законных интересов и обеспечивающих эту возможность.
      ГПК и АПК предусматривают, в частности, право любого лица инициировать возбуждение дела в суде и обязанность суда принять соответствующее заявление, поданное в установленном порядке, право обжалования судебных актов и обязанность суда рассмотреть жалобу в установленные сроки, возможность предоставления отсрочки и рассрочки в уплате госпошлины в установленных случаях и т.д.
      Принцип доступности правосудия практически реализуется и в самой организации работы суда, прохождении процессуальных документов, что формализовано в соответствующих регламентах арбитражных судов.
      О признании значения принципа доступности свидетельствует тот факт, что проект новой редакции АПК, формулируя задачи судопроизводства в арбитражных судах, на первом месте называет обеспечение доступности правосудия в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности.
      Доступность правосудия, однако, не сводима к чисто процессуальным правилам судебного разбирательства, но включает в себя и обеспечивающие условия, к числу которых, например, относится достойное материальное обеспечение судов и судей. Ибо нынешнее состояние судебной системы таково, что позволяет говорить как минимум о крайней затрудненности в доступности правосудия в широком смысле, понимая под этим как возможность беспрепятственного обращения в суд, так и быстрое, эффективное и профессиональное рассмотрение дела при неукоснительном соблюдении процессуальных норм прежде всего самим судом и реальном обеспечении права на обжалование судебного акта.
      Эффективность процесса, который имеет своей конечной целью защиту прав и интересов граждан и юридических лиц, напрямую зависит от загрузки суда. Недостаточная численность судейского корпуса (16,7 тысяч судей федеральных судов общей юрисдикции^[9] и 2,9 тысяч судей арбитражных судов^[10]) при росте числа и усложнении рассматриваемых дел приводит к чрезмерной перегрузке судей.
      В 1999 году на одного судью районного суда общей юрисдикции приходилось ежемесячно в среднем 10 уголовных и 40 гражданских рассмотренных дел^[11].
      В арбитражных судах нагрузка на одного судью составляет 28 дел в месяц, при том, что во многих регионах этот показатель значительно выше. В это число входят и известные своей сложностью, колоссальным объемом дела о банкротстве, каждое из которых, по сути, представляет собой множество «мини-дел» (рассмотрение возражений кредиторов, должника и т.д.). В 14 арбитражных судах на судью приходится 35-45 судебных дел в месяц^[12].
      Перегрузка суда особенно наглядно видна на примере кассационной инстанции в судах общей юрисдикции. График ее работы строится таким образом, что на рассмотрение дела нередко отводится лишь 10–15 минут. При таком графике судопроизводство превращается в конвейер, судьи не успевают не только проверить решение, но зачастую даже вникнуть в суть кассационной жалобы, в особенности, когда речь идет о сложных делах. Реально более или менее знаком с делом лишь судья-докладчик, два других судьи в лучшем случае могут что-то уловить «на слух», в большинстве же случаев вовсе не вмешиваются в процесс, всецело полагаясь на мнение судьи, знакомившегося с делом.
      Коллегиальность суда, имеющая целью максимально объективное рассмотрение дела, в подобных условиях оборачивается своей противоположностью и превращается в фактическое препятствие к доступу к правосудию.
      Задача обеспечения реальной доступности правосудия, без решения которой процессуальный закон теряет какой-либо смысл, как представляется, в определенной степени может быть решена и в рамках имеющейся численности судей.
      Для этого в качестве общего правила в проектах нового ГПК и новой редакции АПК возможно отказаться от коллегиального рассмотрения дел как в первой инстанции, так и в апелляционной и кассационной в арбитражных судах и кассационной – в судах общей юрисдикции.
      Коллегиальное рассмотрение дел должно допускаться как особое исключение и осуществляться только профессиональными судьями, обычная же практика должна сводиться к единоличному рассмотрению дела судьей, в том числе во второй инстанции. Это позволит значительно разгрузить судей от участия в коллегиальном рассмотрении дел, увеличить за счет этого возможности для более глубокого и тщательного изучения «собственных» дел, обеспечения их быстрого рассмотрения при состязательности сторон.
      С другой стороны, необходимо ввести трехинстанционную систему в судах общей юрисдикции (как это имеет место в арбитражных судах), при создании возможностей для полноценного рассмотрения дела в надзорной инстанции и сокращении числа надзорных инстанций в общих судах.
      В принципе, один только отказ от коллегиального рассмотрения жалоб на решения суда первой инстанции, не вступившие в законную силу, как представляется, позволил бы за счет высвободившейся численности судей республиканских, краевых, областных судов общей юрисдикции сформировать в этих судах две полноценные инстанции – апелляционную и кассационную при снятии с этих судов субъектов федерации надзорной функции.
      Наибольшим же архаизмом является сохранение в судах общей юрисдикции института народных заседателей.
      Их существование есть дань умершей идеологии, согласно которой правосудие осуществлялось народным судом, который не может считаться таковым без участия людей «из народа», контролирующих деятельность профессионального судьи – юриста и имеющих право (будучи в большинстве) принять иное решение, чем полагаемое судьей.
      Институт народных заседателей в гражданском процессе давно (и, видимо, навечно) доказал свою ненужность. При том, что в большей части России до сих пор не сформированы суды присяжных, которые должны рассматривать дела о наиболее тяжких преступлениях, существование народных заседателей по гражданским делам выглядит неоправданной роскошью.
      Если в уголовном процессе роль присяжных состоит в вынесении вердикта о виновности или невиновности подсудимого в инкриминируемом преступлении, то в гражданском процессе им предоставлено право давать юридическую квалификацию спорного правоотношения и выносить решение. При том, что в гражданских правоотношениях вопросы вины носят в достаточной степени условный характер и, во всяком случае, не требуют участия заседателей в их оценке.
      Предусмотренная Федеральным законом от 02*01*2000 г. № 37-ФЗ «О народных заседателях федеральных судов общей юрисдикции в Российской Федерации»^[13] выплата народным заседателям за время участия в осуществлении правосудия компенсационного вознаграждения в размере должностного оклада судьи данного суда (к тому же необлагаемое подоходным налогом) должна осуществляться за счет средств федерального бюджета. Каковы же реальные возможности для этого?
      Как отмечалось Генеральным директором Судебного департамента при Верховном Суде РФ, объемы бюджетных ассигнований, выделявшихся государством в 1995-1998 г.г., заведомо не позволяли поддерживать жизнедеятельность судов общей юрисдикции и процесс отправления правосудия в цивилизованных рамках, поскольку обеспечивали их потребности на 31-44,8%. И хотя объем финансирования в 2000 году (по сравнению с 1999 годом) увеличен почти в 1,7 раза, тем не менее, расчеты показывают, что эти средства обеспечивают лишь 46,1% реальной потребности судов. Задолженность федерального бюджета перед судами составила 964,6 млн.руб., состояние зданий, инженерных систем судов, а также их обеспеченность основными материально-техническими средствами, судейскими кадрами остается неудовлетворительной, предельно обострилась проблема обеспечения безопасности судей, основное звено судебной системы – районные суды не обеспечены источниками правовой информации, кодифицированного законодательства, материалы судебной практики из-за отсутствия электронных баз данных в суды не поступают^[14].
      Размеры же сумм госпошлины (которая, по идее, должна была бы компенсировать расходы по отправлению правосудия), уплаченной при подаче исков, заявлений и жалоб в общие суды, в 1999 году снизился практически втрое – с 1*290 млн.руб. до 466 млн.руб., или в расчете на одно дело – с 270 до 91 руб^[15]. Но и этих денег федеральный бюджет не получает – согласно закону «О государственной пошлине» в федеральный бюджет зачисляется лишь госпошлина по делам, рассматриваемым Верховным Судом РФ, по остальным же делам, рассматриваемым общими судами, госпошлина зачисляется в местные бюджеты.
      Ненамного лучше ситуация с госпошлиной по делам, рассматриваемым арбитражными судами. В первом полугодии 2000 г. госпошлина при подаче исков была уплачена лишь по 24% дел (в 1998 году – 31%, в 1999 году – 26%). Сумма госпошлины, перечисленная в федеральный бюджет по делам, рассмотренным арбитражными судами за первое полугодие 2000 г., составила 319 млн.руб., исполнение решений о последующем взыскании госпошлины в бюджет вызывает большие сомнения. Все попытки арбитражных судов проанализировать исполнение таких решений не вызывают интереса ни у Госналогслужбы, ни у службы судебных приставов^[16]. Но если в арбитражных судах даже реально уплаченная госпошлина (не считая исполнительных листов на сумму 550 млн.руб., выданных налоговым органам по довзысканной госпошлине) в расчете на год все же практически покрывает расходы на содержание системы арбитражных судов (809,6 млн.руб., предусмотренных в бюджете на 2000 год), а по итогам 1999 года даже значительно превышает эти расходы (782 млн.руб. реально перечисленной в бюджет госпошлины против 508,9 млн.руб., выделенных на содержание арбитражных судов), то применительно к деятельности общих судов нагрузка по их содержанию фактически является не компенсируемым госпошлиной бременем федерального бюджета, а в конечном счете – налогоплательщика, который тем самым принуждается оплачивать еще и чужие судебные тяжбы.
      На этом фоне возложение на бюджет дополнительной нагрузки в виде материального обеспечения и других гарантий народным заседателям нельзя назвать иначе как безответственное расточительство, усугубление и без того тяжелой ситуации с реальной доступностью правосудия. Несложно предвидеть, что при сохранении недофинансирования судов, у них не хватит средств для компенсационных выплат народным заседателям, а значит участие последних в судопроизводстве негарантированно, что, в свою очередь, приведет к затягиванию рассмотрения дел с их участием.
      Даже в арбитражных судах эксперимент по участию в процессе арбитражных заседателей, которые, по идее, являются представителями предпринимательских кругов, а, следовательно, экономически независимы, в целом себя не оправдал. Стороны предпочитают, чтобы их дело рассматривал профессиональный судья, в ином случае у них есть возможность передать спор на разрешение третейского суда.
      Возвращаясь к вопросу госпошлины, необходимо отметить, что в содержание доступности правосудия входит приемлемый для тяжущихся размер госпошлины.
      Одновременно госпошлина должна покрывать расходы на содержание суда, рассматривающего дела в порядке гражданского судопроизводства, именно в этом ее назначение как целевого сбора за совершение соответствующей публичной деятельности по осуществлению правосудия по гражданским делам.
      Соответственно, как при определении размеров госпошлины, так и при установлении льгот по ее уплате необходимо соотносить суммы, которые могут быть получены от взимания госпошлины, и затраты на финансирование соответствующей деятельности судов.
      Очевидно, что размер госпошлины по ряду категорий дел явно занижен и абсолютно неадекватен затратам на соответствующую деятельность судов по их рассмотрению, что, в конечном счете, только усугубляет ситуацию с доступностью правосудия. Например, по жалобам на решения и действия (бездействие) органов власти и должностных лиц, нарушающих права и свободы граждан госпошлина составляет – 15% МРОТ^[17], по делам особого производства – 10% МРОТ. По делам о признании недействительными ненормативных актов госорганов в арбитражных судах размер госпошлины также по сути символичен – 20% МРОТ – для физических лиц, 10 МРОТ – для юридических; с заявлений об установлении юридических фактов дифференции по субъектному признаку в арбитражных судах не предусмотрено – 5 МРОТ.
      Рассматриваемые арбитражными судами сложнейшие и многомесячные дела о банкротстве оплачиваются в размере 10 МРОТ, жалобы на действия (бездействие) судебного пристава-исполнителя не оплачиваются пошлиной вовсе.
      Вряд ли можно признать оправданными существующий в настоящее время, по сути, символический размер госпошлины с исковых заявлений неимущественного характера.
      Даже в условиях бедности большей части населения плата за рассмотрение гражданского дела судом все же вряд ли должна приравниваться к стоимости бутылки пива, пачки сигарет или двух поездок в метро. Доступность правосудия должна иметь свои разумные пределы, которые предполагают, в том числе, уважение к судье и его труду.
      Примеры можно было бы и продолжить, однако основной вывод ясен и без этого.
      В вопросе установления льгот по оплате госпошлины возможны два подхода.
      Первый, сохраняющийся в действующем Законе «О государственной пошлине» и проекте ГПК и исходящий из множественности и разнородности оснований предоставления льгот. Эти основания включают и презумпцию социальной незащищенности отдельных категорий граждан, необходимость обеспечения социальной справедливости к пострадавшим от правонарушения (требования о взыскании алиментов; иски о возмещении вреда, причиненного здоровью или смертью кормильца; ущерба, причиненного преступлением и т.д.), и публичный интерес (иски прокурора, а также иски государственных органов в защиту других лиц; заявления по делам, вытекающим из публично-правовых отношений, и т.д.), и финансирование стороны из бюджета (дела с участием налоговых, финансовых, таможенных органов, органов валютного и экспортного контроля), наличие заслуг (иски участников и инвалидов войны), и другие.
      Такой подход при «размытости» критериев установления льгот объективно ведет к расширению льгот по уплате госпошлины, сокращению источников финансирования судов и, как следствие, к их недофинансированию и связанной с этим затрудненности в доступе к правосудию.
      Безусловно, доступность правосудия напрямую связана с возможностью для лица, обратившегося в суд, оплатить госпошлину. Если последняя явно непомерна для большинства тяжущихся, несоразмерно высока по отношению к цене иска, то ситуацию с доступностью правосудия нельзя признать нормальной.
      Но, с другой стороны, льготы по госпошлине оправданы лишь постольку, поскольку они устраняют именно препятствие для конкретного лица в конкретной ситуации и в конкретный момент времени обратиться в суд за защитой своих прав, т.е. при доказанности этим лицом невозможности уплатить госпошлину. Такая невозможность не должна презюмироваться в законе априорно по каким-либо категориям дел или иным признакам. И в этом суть предлагаемого нами иного подхода к этой проблеме.
      Далее, по делам, рассматриваемым арбитражными судами, госпошлина зачисляется в федеральный бюджет, из которого и происходит финансирование судов. Хотя средства от взимания госпошлины и обезличиваются в федеральном бюджете, тем не менее суммы, поступившие в доход федерального бюджета по линии арбитражных судов (782 млн.рублей за 1999 год), сопоставимы с расходами на их содержание (508 млн.рублей за тот же период) и, более того, значительно превышают последние^[18].
      В отличие от госпошлины по делам, рассматриваемым арбитражными судами, ситуация с которой более или менее понятна, с госпошлиной по делам, рассматриваемым судами общей юрисдикции, ситуация в корне иная.
      В федеральный бюджет согласно Закону «О государственной пошлине» зачисляется госпошлина лишь по делам, рассматриваемым Верховным Судом РФ, по всем остальным – госпошлина вносится в местные бюджеты.
      В такой ситуации госпошлина, взимаемая по линии общих судов, фактически теряет свое экономическое и юридическое содержание как источник покрытия расходов на содержание этих судов, поскольку их финансирование осуществляется из федерального бюджета. С другой стороны, фактически неосновательно получая госпошлину за выполнение публичных функций федеральными судами, местные органы власти получают возможность использовать соответствующие средства, в том числе, и на частичное финансирование федеральных судов общей юрисдикции (что выдается чуть ли не за благотворительность, поскольку юридической обязанности финансировать федеральные суды ни у бюджетов субъектов федерации, ни тем более у местных бюджетов действительно не существует), и, тем самым, получают серьезные финансовые рычаги воздействия на федеральные суды в условиях хронического недофинансирования последних из федерального бюджета.
      Проблема имеет и иной аспект. Устанавливая льготы по уплате госпошлины по делам, рассматриваемым общими судами, федеральная власть не несет никаких финансовых издержек в виде непоступления соответствующих сумм в федеральный бюджет (потери несут местные бюджеты), что не способствует просчитыванию обоснованности соответствующих льгот, взвешенности при их установлении и последствий для содержания судов.
      Изложенное позволяет заключить, что вопросы государственной пошлины требуют системного регулирования, исходя, в том числе, из базовых принципов бюджетного устройства. Коль скоро финансирование федеральных судов осуществляется из федерального бюджета, то и госпошлина по рассматриваемым ими делам должна направляться в федеральный бюджет; исходя из сумм, необходимых на содержание общих судов, следует рассчитывать и размеры (ставки) госпошлины и суммарный объем льгот, предоставляемых из федерального бюджета; сравнивать эффективность арбитражных судов и судов общей юрисдикции (в части рассмотрения гражданских дел) возможно лишь при вычленении из общей суммы затрат на содержание общих судов расходов на уголовное судопроизводство и сопоставлении оставшейся суммы с суммой госпошлины, поступающей в результате гражданского судопроизводства.
      Только при таком системном подходе возможно доказательно утверждать об обоснованности госпошлины и льгот по ней, а следовательно, определить, является ли она чрезмерной, представляющей непреодолимое препятствие в доступе к правосудию, или, напротив, недостаточной для содержания соответствующих судебных присутствий и их полноценного функционирования, без чего доступность правосудия при сколь угодно малой пошлине или полном освобождении от ее уплаты является фикцией. В нахождении этого разумного баланса, как представляется, и заключается совершенствование правового регулирования вопросов госпошлины в гражданском судопроизводстве.
      Другая проблема доступности правосудия связана с реализацией закрепленной в статье 48 Конституции РФ гарантии права каждого на получение квалифицированной юридической помощи. В случаях, предусмотренных законом, юридическая помощь должна оказываться бесплатно.
      В первую очередь, это актуально для гражданского процесса. В условиях широкого распространения новых видов дел, таких как корпоративные споры, связанных с участием граждан в хозяйственных обществах и товариществах, инвестиционные споры, в том числе связанные с выпуском и обращением ценных бумаг, налоговые споры и т.д., возрастает значение реализации права граждан на получение квалифицированной юридической помощи.
      Расслоение общества по финансовым возможностям остро ставит вопрос бесплатной юридической помощи. В настоящее время в законодательстве предусмотрено очень ограниченное количество случаев предоставления бесплатной юридической помощи, что необходимо пересмотреть в сторону расширения круга дел, по которым оказывается такая помощь. При этом одновременно должен решаться вопрос о возмещении судебных расходов на услуги представителя.
      Об этом говорил на V Всероссийском съезде судей Президент РФ Путин В.В., который в своем докладе отметил, что «любое судебное разбирательство требует денег, и зачастую немалых… Поэтому позволить себе пойти в суд за правдой может далеко не каждый человек. И пришла необходимость предусмотреть бюджетное финансирование для организации адвокатских служб, помогающих тем, кто не состоянии оплатить все судебные издержки. Во всяком случае, расширить эту обязанность»^[19].
      В рамках арбитражного процесса данный вопрос не имеет такой остроты. Несмотря на это, в проекте АПК предлагается предусмотреть обязательное предоставление юридической помощи физическим лицам, в случае отсутствия у них возможности иметь представителя, а также право участников процесса на возмещение расходов по ведению дела через представителя.
      Общим и достаточно острым является вопрос о круге лиц, имеющих право быть представителем в суде и арбитражном суде, и о гарантиях предоставления квалифицированной юридической помощи. Представляется, что с точки зрения доступности и эффективности правосудия не имеет значение, является представитель адвокатом, или сотрудником юридической фирмы, или предпринимателем, оказывающим юридические услуги, если их квалификации подтверждена государством.
      В связи с этим назрела необходимость восстановить лицензирование органами юстиции деятельности по оказанию платных юридических услуг, распространив его и на адвокатов, что будет способствовать установлению одинаковых для всех участников рынка юридических услуг правил поведения (в чем, собственно, и состоит цель и смысл государственного регулирования в этой сфере), в том числе с точки зрения единых критериев квалификации как для адвокатов, так и для юристов, работающих в юридических фирмах и практикующих индивидуально. Безусловно, несанкционированная юридическая практика должна быть исключена. Ситуация, при которой юридические услуги как профессиональную деятельность может оказывать любой желающий, в т.ч. не имеющий соответствующего образования, невозможна.
      Кроме того, в юридическом сообществе различных стран мира разработан и действует уже много лет стандартный набор этических норм и правил, обязательный для всех частнопрактикующих юристов, которого, к сожалению, в нашей стране не существует. Этот вопрос также требует нормативного регулирования, четко определяющего порядок допуска юристов к частной практике, их взаимоотношения с клиентами, ответственность за профессиональные нарушения и злоупотребления.
      Как вопросы оказания гражданам квалифицированной юридической помощи, так и вопросы деятельности адвокатуры, и вопросы организации рынка платных юридических услуг требуют комплексного законодательного регулирования.
      Закон об адвокатуре не может регулировать все эти вопросы. Представляется, что необходимо принятие более общего закона – о частной юридической практике, который наряду с общими положениями, касающимися всех юридических и физических лиц, оказывающих юридические услуги в качестве профессиональной деятельности, мог бы содержать и раздел, посвященный особенностям адвокатской деятельности, а также оказания бесплатной юридической помощи.
      Нельзя обойти вниманием и широко дискутируемый в обществе вопрос о возможности и степени участия прокурора в гражданском судопроизводстве. При этом четко прослеживаются два подхода.
      Первый из них, воспринятый в целом как в проекте нового Гражданского процессуального кодекса (далее – ГПК), так и действующим Арбитражным процессуальным кодексом (далее – АПК) (сохраненный и в проекте его новой редакции) состоит в том, что участие прокурора в рассматриваемых судами гражданских делах должно быть минимизировано и рассматриваться, скорее, как исключение, обусловленное либо необходимостью защиты публичного интереса, либо невозможностью или крайней затрудненностью для лица самостоятельно обратиться к правосудию за защитой своих прав и получить такую защиту.
      Соответственно, по мере устранения препятствий в доступности правосудия (что, в первую очередь, связано с расширением доступности профессионального юридического представительства в судах и шире – квалифицированной юридической помощи) участие прокурора в частно-правовых спорах при таком подходе должно сокращаться.
      В арбитражном же процессе оно уже и сегодня должно стать редчайшим исключением.
      Другой – противоположный – подход состоит в том, что в части участия прокурора в гражданском судопроизводстве в новом ГПК как минимум нужно сохранить все его полномочия, предусмотренные действующим ГПК, а в новой редакции АПК расширить полномочия прокурора до объема, предусмотренного действующим ГПК, а также наделить его особым процессуальным статусом.
      Эти два подхода к в общем-то частному вопросу – проблеме участия прокурора в гражданском и арбитражном процессе на самом деле отражают борьбу по существу двух систем взглядов на гражданское судопроизводство в целом. «Фронтами» этой борьбы являются дискуссии об объективной и формальной истине как цели судебного познания; о наличии преюдиции в отношении не только фактической основы правоотношения, установленной судебным решением, но и его юридической квалификации; о состязательном и инквизиционном процессе, пределах и мере активности суда; о диспозитивности и контроле суда за осуществлением сторонами своих прав и т.д.
      В еще более широком плане речь идет о различных воззрениях на допустимые пределы государственного вмешательства в частные дела, о способах разрешения конфликтов с участием государства, в том числе когда последнее выступает в качестве субъекта гражданских правоотношений, а также о возможностях и пределах использования государством свойств и приемов суверена, публичной власти при защите им своих субъективных гражданских прав, т.е. в частно-правовых в этом смысле отношениях.
      Нельзя не обратить внимание на то, к чему может привести сохранение и, тем более, расширение права прокурора на участие в процессе. Одно дело, когда иск предъявляется прокурором в публичном интересе или в интересах лица, которое не может самостоятельно обратиться к правосудию за защитой своих прав и получить такую защиту, и совсем другое, когда под лозунгом защиты государственных и общественных интересов это будет использовано в собственных интересах прокуратуры.
      Так, 26 января 2000 г. Постановлением Правительства РФ № 72 утверждено Положение о Фонде развития Прокуратуры РФ, направленное на реализацию закрепленного в ст.52 ФЗ «О Прокуратуре РФ» права прокуратуры направлять в Фонд развития прокуратуры РФ 10 процентов денежных средств, поступающих по инициативе прокуратуры в доход предприятий и организаций.
      Прежде всего возникает вопрос о правовой природе этих отношений в пользу прокуратуры. Как из ст.52 Закона о прокуратуре, так и из постановления Правительства видно, что эти отчисления отнюдь не являются добровольными, это – не пожертвования, обязанность хозяйствующих субъектов перечислять эти средства, по сути, установлена нормативно. Более того, постановлением Правительства на соответствующих прокуроров возложен контроль за своевременным перечислением предпринимателями всех форм собственности соответствующих средств в пользу прокуратуры. Следовательно, это не договорные отношения, а нечто, очень напоминающее сбор. В то же время, после введения в действие Налогового кодекса новые налоги и сборы должны устанавливаться налоговым законодательством, к которому закон о прокуратуре не относится. С другой стороны, создается возможность для безосновательного освобождения истцов от госпошлины, а следовательно, все заботы и риски последующего взыскания госпошлины перелагаются на налоговые органы, фактически – на бюджет.
      Возможно, следует подумать о пересмотре положений закона о государственной пошлине, предусматривающих освобождение прокуратуры и других органов, имеющих право предъявлять иски в публичных интересах, в защиту других лиц, от уплаты госпошлины. Ведь основная мотивация такого освобождения состояла в том, что бессмысленно перекладывать бюджетные деньги из «кармана в карман». Сейчас иные реалии.
      Есть федеральный бюджет, бюджеты субъектов федерации, муниципальных образований. Если иск предъявлен в интересах субъекта федерации, и в иске отказано, почему не должен получить пошлину федеральный бюджет? Если налоговый орган допустил нарушение закона, а затем по иску налогоплательщика соответствующий акт был признан недействительным, почему налоговый орган должен освобождаться от взыскания госпошлины? Ведь это провоцирует ситуации, когда соответствующие органы не чувствуют никакой ответственности за собственные нарушения, перелагая, по сути, собственную работу на суды. Проигрыш дела не создает для них никаких неблагоприятных последствий, даже таких, как уплата госпошлины, а это неправильно.
      Среди проблем процессуального характера в плане доступности правосудия хотелось бы остановиться на вопросах обжалования определений суда и проблемах, связанных с со случаями бездействия судьи или причинения ущерба действиями судьи.
      Доступность правосудия обеспечивается и установлением в процессуальных законах четких и однозначно трактуемых процессуальных сроков для самого суда. Это относится не только к срокам разрешения дел, но и к срокам, в течение которых суд должен совершить то или иное юридически значимое процессуальное действие (например, передать дело в вышестоящую инстанцию в случае поступления жалобы на судебный акт, который может быть обжалован).
      В то же время ни действующие ГПК и АПК, ни готовящиеся проекты не содержат реальных механизмов защиты в адекватной процессуальной форме интересов лиц, полагающих, что действиями или бездействием судьи им фактически чинятся препятствия в получении доступа к правосудию.
      Процессуальные законы предусматривают единственную форму обжалования действий судьи – путем обжалования вынесенного им судебного акта.
      Процессуальной же возможности обжалования бездействия судьи, а равно действий, не оформленных определением суда, процессуальные законы не предусматривают.
      Так, в случае вынесения судьей определения об отказе в принятии искового заявления либо его возвращении такое определение может быть обжаловано, и если оно вынесено без достаточных оснований, то имеется возможность его отмены в суде вышестоящей инстанции. В последнем случае препятствие в осуществлении правосудия будет устранено.
      Однако, если судья, не принимая исковое заявление или возвращая его, не выносит соответствующего определения, то обжаловать его действия (бездействие) невозможно. Процедура инициирования судебной проверки законности таких действий (бездействия) судьи фактически отсутствует, хотя препятствие к доступу в правосудии налицо.
      В спорных, неясных, в том числе и для самого суда, ситуациях у судей отсутствует мотивация к «форсированию» событий.
      С принятием искового заявления (вынесением соответствующего определения) начинается течение установленного законом процессуального срока на рассмотрение дел данной категории. При его нарушении «портится» статистика в целом по данному суду, региону. С другой стороны, вынесение решения в неясной в правовом отношении ситуации несет в себе риск судебной ошибки и, соответственно, вероятность последующей отмены решения, что, очевидно, также не улучшает показателей качества работы суда. Наконец, вынесение отказного определения под надуманным предлогом также влечет вероятность его отмены (хотя это и не может повлечь сколь либо серьезных негативных последствий в плане оценки деятельности судьи и суда).
      Невынесение же никакого определения не влечет нарушения срока, а ненаписанное слово, как известно, ошибки не содержит.
      Поняв же, что скорого разрешения спора в суде стороны не найдут, они, возможно, решат спорные вопросы во внесудебном порядке, либо сам спор утратит актуальность.
      Между тем, судебная волокита подчас девальвирует само право, за защитой которого заинтересованное лицо обращается в суд, а иногда и вовсе ведет к его прекращению.
      Проблема судебной защиты прав юридических и физических лиц, нарушенных в результате незаконных действий или бездействия суда, разумеется, не может быть сведена только к устранению препятствий в возбуждении и нормальном развитии процесса посредством судебного обжалования соответствующих действий (бездействия) суда.
      Результатом судебной деятельности может быть причинение имущественного вреда как лицам, участвующим в том или ином конкретном деле, так и не участвующим в нем.
      Однако, в силу п.2 ст.1070 ГК вред, причиненный при осуществлении правосудия, не повлекший последствий, предусмотренных п.1 ст.1070 ГК (незаконное осуждение, незаконное привлечение к уголовной ответственности и т.п.) подлежит возмещению лишь в случае, если вина судьи установлена приговором суда.
      В ст.53 Конституции РФ предусмотрено право каждого на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или должностных лиц. Данная статья не содержит каких-либо изъятий из этого положения в зависимости от того, органом какой именно ветви государственной власти причинен вред. Между тем, в силу ст.ст.10 и 11 РФ Конституции суды являются органами, осуществляющими государственную власть, и следовательно, государство не может быть произвольно освобождено от ответственности за вред, причиненный при осуществлении публичной деятельности его органов, не исключая и судебную деятельность. Ибо подобное освобождение означает ограничение права любого лица на возмещение вреда, гарантированного ст.53 Конституции РФ.
      В пункте 2 ст.1070 ГК право потерпевшего на возмещение вреда поставлено в зависимость от того, каким органом (дознания, предварительного следствия, прокуратуры или суда) причинен вред. Если вред, причиненный в результате незаконной деятельности органов дознания, следствия и прокуратуры возмещается за счет казны на общих основаниях (ст.1069 ГК), то за вред, причиненный незаконными действиями суда, государство по общему правилу отвечать отказалось, ограничив тем самым права собственных граждан, при отсутствии на то оснований, предусмотренных п.3 ст.55 Конституции.
      Сама формулировка п.2 ст.1070 ГК «вред, причиненный при осуществлении правосудия», достаточно неопределенна. Что включает в себя в смысле этого пункта «осуществление правосудия» – собственно вынесение судебного акта, либо также любые другие действия судьи в связи с находящимся в его производстве делом, либо вообще все его действия (бездействие), осуществляемые им в качестве носителя судебной власти, в том числе внепроцессуальные, – и, соответственно, каковы пределы освобождения государства от возмещения вреда в этой сфере деятельности? Полагаем, что под деятельностью по осуществлению правосудия следует понимать лишь процессуальные действия, которые не могут считаться начавшимися ранее, чем вынесено определение, которым возбуждается дело (о принятии иска, заявления и т.д.), т.е. о соответствующей деятельности можно говорить, во-первых, лишь применительно к конкретному делу, по которому ведется производство, а не применительно к любой вообще служебной деятельности судьи (например, личный прием граждан и т.п.), и, во-вторых, эта деятельность заканчивается вынесением судебного акта, которым завершается разбирательство дела, т.е. исчерпанием собственно процессуальной деятельности судьи по данному делу.
      Пункт 5*2 Европейской хартии о законе о статусе судей (Лиссабон, 10 июля 1998 г.) предусматривает:
      «Компенсация за ущерб, понесенный неправомерно в результате решения или поведения судьи при исполнении им своих обязанностей, гарантируется государством. В Законе может быть предусмотрено право государства потребовать от судьи в судебном порядке возмещения таких расходов, но не больше установленных размеров, в случае грубого и непростительного нарушения правил, регулирующих исполнение судейских обязанностей. Предъявление иска в соответствующий суд допустимо по предварительному согласованию с органом, указанным в пункте 1*3 Хартии.».
      Таким образом, в отличие от возможности возложения на судью расходов государства по выплате возмещения неправомерно потерпевшему вследствие судебной деятельности (что допускается лишь в случаях, предусмотренных национальным законом при «грубом и непростительном» судейском упущении), право потерпевшего на получение от государства компенсации за ущерб вследствие судебной деятельности в силу указанной Хартии признается безусловным.
      Проблема имеет и иной аспект.
      Законодательное закрепление и практическая реализация принципа независимости суда (что является несомненной правовой ценностью и важнейшим достижением судебной реформы), гарантий этой независимости, включающих несменяемость судей, очевидно, должны сопровождаться и установлением правовых гарантий также и для тяжущихся как от судебной волокиты, так и, тем более, от случаев откровенного судебного произвола. Как это ни выглядит, на первый взгляд, странным, установление таких гарантий в интересах и самого судейского корпуса^[20].
      Отсутствие процессуальных возможностей обжалования действий (бездействия) суда, не сопровождающихся вынесением определения в тех случаях, когда его вынесение обязательно (а тем более, когда по закону оно может быть обжаловано), приводит к тому, что заинтересованные лица, не имея иного способа воздействия и защиты своих интересов, вынуждены обращаться с жалобами в квалификационные коллегии судей, усматривая в грубых процессуальных нарушениях действия, умаляющие честь и достоинство судьи, хотя в действительности чаще всего имеет место элементарная перегрузка судей и судов.
      В случае же возбуждения производства в квалификационной коллегии, незащищенным в процессуальном отношении оказывается уже судья. Ибо эти коллегии представляют собой некие квазисудебные органы, действующие, с одной стороны, без четко прописанных процедур, а с другой – наделенные публичными функциями по лишению квалификационного класса и прекращению полномочий судьи.
      Так, Положение о квалификационных коллегиях судей, утвержденное постановлением Верховного Совета РФ от 13 мая 1993 г. ^[21] по существу наделяет этот орган функциями и следователя, и обвинителя, и судьи одновременно.
      При этом, судья, дело которого стало предметом разбирательства квалификационной коллегии, лишен элементарных прав – таких, например, как право на представление его интересов юридическим представителем, адвокатом.
      Прекращение полномочий судей во внесудебном порядке посредством решения корпоративного органа, не являющегося к тому же юридическим лицом и не несущим, следовательно, никакой ответственности за принимаемые им решения, в отсутствие четкой, прописанной в законе, процедуры, как представляется, не может не снижать конституционных гарантий несменяемости и, в конечном счете, независимости судьи.
      Ныне существующая система прекращения полномочий судьи и лишения его статуса, задуманная в целях обеспечения гарантий судейской независимости, прежде всего от исполнительной власти, на деле оборачивается своей противоположностью – в силу изложенных причин судья в результате не имеет гарантии защиты от этой власти ни в коллегии, ни впоследствии в суде.
      В любом судебном споре есть проигравшая сторона, которая недовольна состоявшимся решением. Судья не должен быть заложником возможного навета проигравшей стороны и не должен подвергаться унизительной процедуре исследования деталей его личной жизни.
      Полагаем, что выход отчасти мог бы быть найден в расширении возможностей судебной проверки по жалобам заинтересованных лиц законности действий (бездействия) судьи, препятствующих осуществлению правосудия.
      В соответствии со ст.46 Конституции каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод. Однако механизма реализации этого права в тех случаях, когда препятствия к его осуществлению исходят от самого суда, а именно, когда действия (бездействие) судьи не облечены в надлежащую процессуальную форму в виде соответствующего определения, которое может быть обжаловано в соответствующей процессуальной форме, процессуальные законы не предусматривают.
      Между тем, согласно п.2 ст.46 Конституции решения и действия (или бездействие) органов государственной власти и должностных лиц могут быть обжалованы в суд.
      Полагаем, что это конституционное положение распространяется на все ветви государственной власти, не исключая и судебную, действия (бездействие) отдельных звеньев которой, в принципе, не изъяты из сферы судебного контроля, в том числе и по заявлениям заинтересованных лиц.
      Таким образом, само право обжаловать в судебном порядке действия (бездействие) суда как органа государственной власти вытекает непосредственно из Конституции, хотя процессуальный механизм судебного обжалования, не связанного с обжалованием судебного акта, закон не определяет.
      Представляется, что при совершенствовании процессуального законодательства следовало бы предусмотреть порядок такого обжалования, который мог бы быть установлен применительно к порядку, предусмотренному главой 241 ГПК.
      Это содействовало бы, во-первых, реализации конституционного права на судебную защиту и в тех случаях, когда препятствия в осуществлении правосудия исходят от самого суда, а во-вторых, ввело бы рассмотрение подобных жалоб на конкретного судью в цивилизованное правовое поле полноценного судебного процесса, где обе стороны, и заявитель жалобы, и судья, действия (бездействие) которого обжалуются, имели одинаковые процессуальные возможности для отстаивания своей правовой позиции.
      Как справедливо отмечалось, сложности в проведении судебной реформы, утверждении независимости правосудия не находят объективного отражения в общественном сознании и средствах массовой информации^[22]. Неудовлетворенность общества функционированием судебной системы находит выход в участившихся в последнее время призывах вообще отказаться от принципа несменяемости судей. Принятие таких предложений оказало бы разрушительное воздействие на всю выстроенную с таким трудом систему судебной власти.
      Но нельзя не признать, что определенную почву для общественного недовольства создает «закрытость» этой системы, отсутствие прозрачности ее деятельности, в особенности, когда это касается проверки жалоб на судей, осуществляемой квалификационными коллегиями.
      Между тем, такие проверки вовсе не являются сугубо внутренним делом судейского сообщества. Каждый судья является органом судебной власти, и обоснованность прекращения его полномочий (либо, наоборот, отклонение обоснованных к нему претензий) затрагивает интересы всего общества и каждого его члена. Ибо никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела тем судьей, к подсудности которого оно отнесено законом.
      Независимость судьи как безусловная правовая ценность, как представляется, будет только усилена при доступном и эффективном судебном контроле за возможными злоупотреблениями этой независимостью, осуществляемом в открытом процессе при обеспечении равных процессуальных прав и возможностей как для лица, добивающегося устранения препятствий в осуществлении правосудия, так и для судьи, действия (бездействие) которого является предметом жалобы и, соответственно, судебной проверки.
      Другой гарантией реализации доступности правосудия являются содержащиеся как в ГПК, так и в АПК императивные предписания об обязанности суда в установленных случаях оформлять свои юридически значимые действия путем вынесения соответствующих определений. Это позволяет документально, в форме судебного акта, фиксировать соответствующие действия суда, что исключительно важно для заинтересованных лиц, которые получают возможность впоследствии доказательно ссылаться на них, в том числе при обжаловании судебных актов.
      Как ГПК, так и АПК содержат нормы о возможности судебного обжалования в вышестоящую инстанцию определений суда, которые с очевидностью преграждают возможность дальнейшего движения дела. Это относится, например, к определениям об отказе в принятии искового заявления, его возвращении, приостановлении производства по делу, его прекращении, оставлении иска без рассмотрения и т.п. Такого рода определения затрудняют заинтересованным лицам получение эффективной судебной защиты и в этом смысле создают препятствие в доступности правосудия, собственно, именно поэтому закон и позволяет их обжаловать, в отличие от других определений, большинство из которых, как известно, обжалованию не подлежит.
      Однако на этом сходство правового регулирования вопроса о возможности обжалования т.н. «преграждающих» определений, содержащееся в этих двух процессуальных законах, заканчивается.
      Так, ГПК в ст.315 называет две группы определений, которые могут быть обжалованы отдельно от решения лицами, участвующими в деле: определения, на возможность обжалования которых содержится прямое указание в самом ГПК, и определения, в отношении обжалования которых закон хотя может и не содержать прямых указаний на такую возможность, но которые преграждают возможность дальнейшего движения дела. Тем самым ГПК допускает возможность судебного усмотрения по вопросу о том, преграждает ли то или иное определение, о возможности обжалования которого Кодекс умалчивает, дальнейшему движению дела или нет. При этом решает этот вопрос тот судья, определение которого, по мнению заявителя частной жалобы, преграждает возможность дальнейшего движения дела. Правомерность и обоснованность вывода судьи, принявшего соответствующее определение, не может быть проверена вышестоящим судом иначе, как при проверке решения – судья, не согласившись с доводами заявителя, не имеет ни обязанности, ни процессуальных оснований принимать частную жалобу на определение, которое, по мнению вынесшего его судьи, не преграждает возможности движения дела. Статья 315 ГПК упоминает лишь о том, что возражения против необжалуемых определений могут быть включены в кассационную жалобу или протест. Однако, кассационная жалоба может быть подана лишь в случае, если производство по делу завершается вынесением судом решения по делу, и только лицом, участвующим в этом деле.
      К числу подобных определений, возможность обжалования которых фактически отнесена к усмотрению судьи, относится, например, определение об оставлении иска без движения (ст.130 ГПК). Хотя не вызывает сомнения, что такое определение является преграждающим^[23], реализовать право на его обжалование вопреки иному на этот счет мнению судьи фактически невозможно.
      В отличие от ГПК, АПК (п.1 ст.160) содержит исчерпывающую формулу, по сути не оставляющую места для судебного усмотрения, – определения арбитражного суда могут быть обжалованы лишь в случаях, предусмотренных Кодексом. Вопрос о принятии или непринятии апелляционной жалобы как на обжалуемые, так и необжалуемые определения арбитражного суда рассматриваются судьей апелляционной инстанции с вынесением соответствующего определения (ст.ст.152, 151 АПК). На определение об отказе в принятии апелляционной жалобы может быть подана кассационная жалоба; определение о возвращении кассационной жалобы может быть обжаловано в кассационную инстанцию.
      Таким образом, возможности судебной проверки в вышестоящих инстанциях доводов заинтересованных лиц о том, подлежит ли по АПК то или иное определение суда обжалованию или нет, в арбитражном процессе существенно и в лучшую сторону отличается от возможностей, предоставляемых ГПК, хотя поводов для сомнений в том, подлежит ли то или иное определение обжалованию или нет, АПК дает значительно меньше, чем ГПК, поскольку вообще не содержит указаний на «преграждающие» определения, а прямо указывает на определения, подлежащие обжалованию.
      Тем не менее, отказывая в принятии жалобы по тем основаниям, что соответствующее определение не подлежит обжалованию, суд вышестоящей инстанции проверяет доводы заявителя в пользу того, что оно подлежит обжалованию.
      В то же время, анализируя судебную практику, нельзя не прийти к выводу, что, несмотря на указанные различия, подход судов общей юрисдикции и арбитражных судов по отношению к возможности обжалования определений, по сути препятствующих доступу к правосудию, в основном совпадает.
      Речь идет об определениях по вопросам замены ненадлежащей стороны, процессуальном правопреемстве, об отказе в принятии встречных исков, а также исков третьих лиц с самостоятельными требованиями на предмет спора.
      Арбитражные суды исходят из того, что данные определения не могут быть обжалованы ввиду отсутствия прямых указаний на такую возможность в АПК, суды общей юрисдикции – из того, что они не являются «преграждающими».
      Не вдаваясь в полемику об обоснованности такого подхода применительно к действующим процессуальным законам, попробуем проанализировать соответствие самих этих законов с учетом того значения, которое им придается судебной практикой конституционному положению о праве каждого на судебную защиту.
      Необжалуемые определения, по сути препятствующие заинтересованному лицу получить судебную защиту, могут быть разделены на две группы:
      первая – это определения, устраняющие заинтересованное лицо из процесса;
      вторая – определения, не допускающие лицо в идущий процесс в соответствующем качестве.
      К первой группе определений могут быть отнесены определения о замене ненадлежащей стороны (ст.36 АПК, ст.36 ГПК) и определения о процессуальном правопреемстве (ст.40 АПК, ст.40 ГПК).
      Ко второй группе относятся определения об отказе в процессуальном правопреемстве, об отказе в принятии встречного иска (ст.110 АПК, ст.131 ГПК) и заявления третьего лица с самостоятельными требованиями (ст.38 АПК, ст.37 ГПК).
      Согласно ст.ст.36 АПК, 36 ГПК суд, установив во время разбирательства дела, что иск предъявлен не тем лицом, которому принадлежит право требования, может с согласия истца осуществить его замену надлежащим истцом. Если суд осуществил замену истца без его согласия, то соответствующее определение будет являться незаконным. Однако, поскольку оно не подлежит обжалованию, такое определение вступает в силу с момента его вынесения, и, следовательно, с этого момента лицо, подавшее иск, юридически и фактически устранено из процесса. Как отмечалось выше, в силу ст.315 ГПК возражения против необжалуемых определений могут быть включены в кассационную жалобу на решение суда, которая в силу ст.282 ГПК может быть подана лишь лицами, участвующими в деле, круг которых определен ст.29 ГПК. Лицо, подавшее иск и замененное (хотя бы и помимо либо против его воли) на другое лицо, полагаемое судом надлежащим истцом, утрачивает свой процессуальный статус истца и вообще лица, участвующего в деле. Истцом признается то лицо, которым заменено лицо, подавшее иск. Следовательно, последнее утрачивает возможность обжаловать и решение суда.
      Кроме того, производство по делу может завершиться и без вынесения решения. Например, при оставлении иска без рассмотрения по п.6 ст.221 ГПК (неявка истца) либо прекращении производства по делу по п.4 ст.219 ГПК (отказ от иска). Обжаловать соответствующее определение, которым завершается производство по делу, лицо, подавшее иск и устраненное из процесса в порядке ст.36 ГПК, также не сможет.
      Еще более удручающая ситуация с определениями по вопросам процессуального правопреемства. Устранение стороны из процесса в порядке ст.40 АПК и ст.40 ГПК по закону не требует ее согласия на это, как, впрочем, и согласия другой стороны.
      Ни ГПК, ни АПК не определяют процессуальный механизм инициирования рассмотрения судом вопроса о процессуальном правопреемстве (по ходатайству стороны, выбывшей из спорного материального правоотношения; по заявлению ее правопреемника, не участвующего в деле; по инициативе самого суда, когда из материалов дела достоверно усматривается правопреемство). Как представляется, формулировки ст.40 АПК и ст.40 ГПК позволяют суду осуществить замену стороны как по ходатайству любого лица, участвующего в деле, так и по собственной инициативе. Замена, видимо, не исключена и по заявлению лица, не участвующего в деле, – правопреемника стороны, заинтересованного во вступлении вместо нее в идущий процесс, – хотя процессуально такая возможность никак не урегулирована.
      Как представляется, определение о процессуальном правопреемстве истца могло бы выноситься лишь при отсутствии спора о праве на предмет иска между истцом и его предполагаемым правопреемником (или лицом, позиционирующим себя в этом качестве) в спорном правоотношении; в ином случае замена истца в порядке процессуального правопреемства не должна была бы допускаться, а доступность правосудия для правопреемника может быть реализована через механизм вступления в дело в качестве третьего лица с самостоятельными требованиями или путем предъявления самостоятельного иска.
      Решение вопроса об осуществлении процессуального правопреемства (как, впрочем, и об отказе в этом) представляется исключительно важным с точки зрения как защиты прав заинтересованных лиц, так и доступности для них правосудия.
      Если определения о замене ненадлежащей стороны и об осуществлении процессуального правопреемства устраняют лицо из процесса, то определениями об отказе в осуществлении правопреемства, об отказе в принятии встречных исков и исков третьих лиц с самостоятельными требованиями заинтересованному лицу чинятся препятствия к вступлению в идущий процесс. Обжалование такого отказа прямо не предусмотрено ни АПК, ни ГПК, сложившаяся же судебная практика исходит из невозможности обжалования соответствующих определений по тем соображениям, что заинтересованные лица вправе предъявить свои требования и в самостоятельном порядке.
      Между тем, возможность предъявить иск в самостоятельном порядке по целому ряду причин вовсе неравнозначна участию в уже идущем процессе. Если заинтересованное лицо избрало именно эту процессуальную форму вступления в дело со своим материально-правовым требованием предъявления иска, и наличествуют условия, при которых встречный иск или иск третьего лица, заявляющего самостоятельные требования, подлежит принятию, в этом не может быть произвольно отказано, а необоснованный отказ фактически означает отказ в правосудии.
      Отказ же в осуществлении процессуального правопреемства ставит заинтересованное лицо в исключительно тяжелое процессуальное положение.
      Реально пострадавшим от неосуществления процессуального правопреемства (и, соответственно, заинтересованным в таком правопреемстве) становится не участвующий в деле правопреемник стороны в материально-правовом отношении – правопреемник истца может утратить возможность судебной защиты по причине истечения срока исковой давности в случае последующего предъявления собственного иска к ответчику, в то время, как первоначальный иск был подан в пределах срока исковой давности, но был, например, оставлен без рассмотрения вследствие неявки ставшего ненадлежащим вследствие правопреемства первоначального истца и т.п.. Правопреемник ответчика, замененный, например, лишь на стадии исполнительного производства, вовсе не имел возможности защищаться от иска, поскольку не участвовал в процессе, в то время как ставший ненадлежащим ответчик не имел интереса должным образом защищаться от иска.
      Изложенные примеры показывают, что использованная в ст.315 ГПК формула «преграждение дальнейшего движения дела» понимается в судебной практике в узком смысле, а именно: не как препятствие к рассмотрению материально-правового требования лица, обратившегося в суд за защитой своих прав, в избранной им процессуальной форме (из числа допускаемых законом), а как препятствие для движения самого дела. Последнее, по такой логике, может «нормально» двигаться, только уже без лица, предъявившего иск, в том числе помимо его воли, или с этим лицом, но без его иска.
      В отношении определений об отказе в принятии заявления о вступлении в дело 3 лица с самостоятельными требованиями и об отказе в принятии встречного иска проблема заключается в юридической сомнительности сложившейся ныне судебной практики, основанной на недопущении обжалования определений об отказе в принятии (а также возвращении) т.н. исков особого рода: заявлений 3 лиц о вступлении в дело с самостоятельными требованиями и встречных исков. Подобная практика, на наш взгляд, противоречит ряду конституционных норм, а именно нормам ст.ст.18, 45, 46, 47 Конституции РФ, а также ст.ст.4, 107, 108 и 160 АПК. Как нам представляется, применение ст.ст.38 и 110 АПК должно осуществляться с учетом указанных выше норм Конституции РФ и АПК.
      Определение об отказе в принятии (а также возвращении) т.н. исков особого рода нельзя приравнивать, например, к определению об отложении слушания дела (ст.120 АПК) и ему подобным, которые, по сути, не могут затронуть материально-правовые интересы соответствующих лиц.
      Избрав путь, предоставленный ему процессуальным законом, лицо, заявляющее самостоятельные требования на предмет спора или встречный иск (а не заявляющее самостоятельного иска), тем самым осуществило свое право выбора процессуальных средств защиты собственных интересов. Поскольку само право на этот выбор вряд ли вызывает обоснованные юридические сомнения, то, следовательно, отказ в рассмотрении правового требования в том виде, как оно заявлено, по иным причинам, кроме тех, которые предусмотрены в ст.38, ч.1 ст.107, ч.1 ст.108 и ст.110 АПК, серьезно ущемляет (или может ущемить) материально-правовые интересы соответствующего лица (например, по причине истечения срока исковой давности к моменту подачи иска вновь уже в качестве самостоятельного и т.п.).
      Статьи 38 и 110 АПК не содержат никаких указаний о судьбе исков 3 лиц и встречных исков в тех случаях, когда суд не усмотрел оснований для их рассмотрения в уже идущем процессе. Однако, важно отметить, что ни ст.38, ни ст.110 АПК не предусматривают и каких-либо самостоятельных (дополнительных к указанным в ст.ст.107 и 108 АПК) оснований отказа в принятии либо возвращении таких исков. Однако, при отсутствии как законных оснований к их непринятию, так и указанных в ст.ст.38 и 110 АПК оснований к рассмотрению в уже идущем процессе, очевидно, следует прийти к выводу, что в таком случае эти иски подлежат принятию как самостоятельные иски (ст.106 АПК).
      Предъявления таких исков заново (уже как самостоятельных), на наш взгляд, не требуется, поскольку, будучи предъявленными как встречные или как заявления 3 лица с самостоятельными требованиями, они, во-первых, не содержат никаких дефектов, которые требовали бы устранения, и, во-вторых, нет никаких объективных и субъективных препятствий к их рассмотрению данным арбитражным судом как самостоятельных исков (исключая, естественно, случаи неподсудности такого иска как самостоятельного данному арбитражному суду; однако, в этом случае исковое заявление подлежит возвращению на общих основаниях – по п.3 ч.1 ст.108 АПК).
      В этом случае (т.е. если иск особого рода был принят как самостоятельный), как представляется, можно говорить о том, что истцу не отказано в судебной защите по заявленному им материально-правовому требованию (как при отказе в принятии или возвращении искового заявления), а отказано лишь в осуществлении защиты именно в той процессуальной форме, о которой просил истец (т.е. в рамках уже идущего процесса). Видимо, можно согласиться с тем, что в рамках действующего АПК отказ в допуске третьего лица с самостоятельными требованиями в ранее начатый процесс, а равно непринятие иска как встречного, не подлежит обжалованию, при условии, что такие иски не были возвращены заявителю, а приняты в качестве самостоятельных.
      Также хотелось бы привлечь внимание к процессуальным проблемам, которые влияют на реализацию принципа доступности правосудия не прямо, а через всю совокупность принципов процессуальными права.
      К таким проблемам относится несогласованность процессуальных норм, содержащихся в материальных законах, с процессуальными законами. Это приводит при их применении к противоречию с основными принципами процессуального права, таких как диспозитивность, состязательность, право на иск в их совокупности с принципом доступности правосудия.
      Например, суд по собственной инициативе вправе уменьшить неустойку, если подлежащая уплате неустойка явно несоразмерна последствиям нарушения обязательства. Иными словами, если неустойка несоразмерна понесенным кредитором убыткам. Однако по требованию об уплате неустойки кредитор не обязан доказывать причинение ему убытков и, соответственно, их размер. Поэтому оценка судом вопроса соразмерности неустойки будет означать выход за пределы исковых требований, что влечет нарушение принципа диспозитивности.
      Аналогичный пример – применение судом по собственной инициативе последствий недействительности ничтожной сделки. Данная норма применяется. Однако существуют вопросы ее соотношения принципами процессуального права.
      В целом, представляется, что устранение несогласованности процессуальных норм, содержащихся в материальных законах, с процессуальными законами должно являться одним из направлений совершенствования процессуального законодательства.
      Также необходимо обратить внимание на проблему тождества исков. В проектах ГПК и АПК предусмотрено по делам об оспаривании нормативных правовых актов, что суд прекращает производство по делу, если имеется вступившее в законную силу решение суда, которым проверена законность оспариваемого нормативного правового акта либо оспариваемого его отдельного положения.
      В результате этого может возникнуть ситуация, когда в иске было отказано только в связи с тем, что заявитель не доказал, что оспариваемый нормативный акт нарушает его права и законные интересы, но иные лица, чьи права действительно нарушены этим актом, уже не будут иметь права на его оспаривание.
      Несмотря на этом, такой подход уже воспринят судьями, в первую очередь, по делам о признании недействительным актов, регулирующих налоговые правоотношения. Поскольку все заявители подпадают под категорию «налогоплательщик», то делается вывод, что дело подлежит прекращению, если вопрос о соответствии ненормативного акта уже был предметом рассмотрения, так как имеется вступившее в законную силу решение суда, принятое по спору между теми же лицами – налогоплательщиком и Министерством по налогам и сборам РФ, о том же предмета и по тем же основаниям.
      Представляется, что такой подход не учитывает многовариантности, возникающей при рассмотрении каждого конкретного дела, и находится в прямом противоречии с принципами доступа к правосудию и права на иск.
      Другой вопрос, который хотелось обсудить, это преюдиция по решению об отказе в иске. Можно ли рассматривать как установленные судом факты и правоотношения, в отношении которых суд не пришел к выводу об их доказанности. Представляется, что нет, поскольку это будет противоречить принципу состязательности. Стороны, другие участвующие в деле лица, не могут быть лишены или ограничены в праве добиваться признания судом имеющих существенное значение для дела юридических фактов, обосновывая свою позицию и представляя суду новые доказательства, подтверждающие эти факты, несмотря на непризнание их в другом деле. Однако определенная практика применения «отрицательной» преюдиции существует.
      Также представляет интерес вопрос соотношения признания недействительным нормативного акта и его неприменения судом.
      Признание недействительным акта государственного органа, как и неприменение судом акта государственного органа, противоречащего закону, является самостоятельным способом защиты гражданских прав.
      Однако проблема состоит в том, что если в случае признания акта недействительным, он утрачивает юридическую силу с момента его издания, то неприменение судом акта государственного органа в конкретном деле не влечет таких последствий. Суд, установив при рассмотрении дела несоответствие акта государственного или иного органа Конституции РФ и федеральному закону, должен не применять спорный акт и принять решение в соответствии с Конституцией РФ и федеральным законом. В то же время данный нормативный правовой акт в этом случае не признается судом не соответствующим Конституции РФ и федеральным законам, продолжает действовать и может применяться в дальнейшем другими правоприменителями, нарушая права и свободы иных граждан.
      В связи с этим представляется необходимым разработать правовой механизм, который, с одной стороны, исключал бы в последующем возможность применения таких актов без оценки их соответствия закону, а, с другой, способствовал бы приведению этих актов органами его принявшими в соответствие с законодательством.
      Возможно, это могло бы быть решено по аналоги с проверкой конституционности закона, примененного или подлежащего применению в конкретном деле, путем отнесения к компетенции Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ вопроса признания таких актов недействительными по запросам судей, принявших в конкретном деле решение о неприменении акта как противоречащего закону.