Стратегия взаимодействия семейного права и гражданского процесса обусловлена, с одной стороны, производностью, вторичностью гражданского процессуального права, его надстроечным над цивилистикой положением, с другой – традиционной спецификой семейных тяжб, массовой «ситуационностью» семейно-правовых норм и соответствующей «суперконкретизирующей» ролью судебного правоприменения, а также особыми, не вполне типичными задачами гражданско-процессуального законодательства и суда, их реализующего, по обеспечению государственного и общественного интереса в надлежащей охране и защите интересов ребенка и семьи в целом.
      Ключом к пространственному и содержательному решению исследуемого взаимодействия, разумеется, является предмет гражданско-процессуальной деятельности – семейное дело, ибо ко всякой вещи следует относиться так, «как того требует сущность самой вещи»^[1]. Предмет процессуальной деятельности есть «тот пункт, – отмечает В.В.Бутнев, – в котором вступают в непосредственное взаимодействие материальные и процессуальные правоотношения»^[2].
      Следовательно, базовой предпосылкой взаимоотношений семейного и гражданского процессуального права является определенная обусловленность содержания последнего (системы, состава участников, стадий, исполнения решений и т.д.) спецификой такого предмета судебной деятельности, как семейные дела. Однако восхождение к конкретике соответствующих результатов, с учетом существа и дифференциации функций гражданско-процессуальных норм, должно осуществляться по ступеням – от уровня к уровню, ибо алгоритм взаимодействия гражданского процесса с соответствующими материальными правоотношениями (объектами правоприменения) все же существенно сложнее формулы «каков объект (материальное правоотношение в конфликтном состоянии) – таков и метод его исследования и снятия (рассмотрения и разрешения)»^[3].
      На первом уровне указанного взаимодействия находятся те элементы гражданско-процессуальной формы, которые, с содержательной точки зрения, обладают абсолютной самостоятельностью, несвязанностью с предметом судебной деятельности, а следовательно, и с характером семейных дел. Они отражают общее функциональное назначение гражданского процесса и обеспечивают предпосылки всестороннего и полного рассмотрения обстоятельств любого гражданского дела, вынесение справедливого и законного судебного акта. (Хотя в последнем проекте ГПК это положение и отсутствует, судебное исследование как разновидность познавательной деятельности не может не преследовать данной цели). Это нормы о судоустройственных и судопроизводственных принципах, структуре и стабильности процесса, сущности и видах доказательств и правилах их оценки, порядке вынесения судебных постановлений, процедуре их обжалования и др. В этом смысле «слуга» занимает господствующее положение и диктует свои условия обслуживаемым им «господам».
      На втором уровне объединяются те элементы гражданско-процессуальной формы, которые отражают сущность предмета судебной деятельности – спора о праве (в исковом), административного правонарушения или обжалования (в административном производстве, которое, впрочем, скоро с большой степенью вероятности будет поглощено исковым – см. проекты ГПК), дел об установлении юридических фактов (в особом производстве). Например, нормы искового производства отражают сущность спора о праве гражданском (в широком смысле – без дифференциации по отраслевым видам споров). Сумма свойств спора о праве как самостоятельной разновидности правового конфликта и создает столь отличную от других гражданско-процессуальную форму рассмотрения и разрешения дела. В исковом производстве к элементам второго уровня относятся: общие предпосылки права на предъявление иска, правила возбуждения процесса, соединения и разъединения исковых требований, изменения предмета и оснований иска, способы защиты ответчика против иска и др. Примерно так же обстоит дело с нормами особого производства.
      Однако поскольку спор о праве – общее, надотраслевое понятие, объединяющее все цивилистическое, а также частично государственно-правовое и административно-правовое конфликтные поля, в том числе и семейно-правовое, закономерно формируется третий уровень взаимосвязи материально-правовых и гражданско-процессуальных норм и отношений – отраслевой. Именно на этом уровне специфика семейных правоотношений и соответствующих семейных тяжб начинает доминировать над общефункциональным предназначением гражданской процессуальной формы, призывая ее к специализации. Соответственно первый и второй уровни взаимодействия семейного права и гражданского процесса характеризуют интегрированность и универсальность последнего, а третий и последующие – его дифференцированность, вплоть до индивидуализации.
      Совершенно очевидно, что указанные ступени «восхождения» гражданско-процессуальной формы от абстрактного к конкретному имеются повсеместно. Однако именно в нашем случае они более всего заметны. Это объясняется социальной сложностью, неординарностью семейных тяжб. Во-первых, как отмечали еще российские юристы конца XIX – начала XX вв., брак, родительство и другие явления с семейным элементом имеют существенную биологическую и социально-нравственную подоплеку и приобретают статус «юридических учреждений» лишь с формальной, внешней стороны – с внутренней же остаются за пределами права, допуская лишь некоторую степень воздействия обычая, морали и других подобных социальных институтов. Во-вторых, существо функций, приданных природой и обществом субъектам этих отношений, при определенном различии содержания и акцентов, предполагает паритетную и согласительную основу их существования, партнерство, а не административную вертикаль. Матриархат и патриархат, родительство (попечительство) и детство все же заключили между собой мир на относительно эгалитарных условиях. В-третьих, интерес общества и государства в нормальном развитии семейных отношений, особой защиты материнства и детства, предопределяет, как бы в противоречие с предыдущими констатациями, определенную, иной раз и значительную несвободу выбора поведения, его жесткую «заданность». В-четвертых, семейные отношения, опять же ввиду особенностей предпосланных функций, как правило, развертываются в существенно протяженных времени и пространстве, иначе говоря, имеют длящийся характер. Наконец, в-пятых, они предполагают особый субъектный состав, качество которого обычно не передается другим лицам – не только в порядке уступки, но и правопреемства. Таким образом, характер объекта (предмета) регулирования предполагает соединение в семейно-правовом методе начал равенства, диспозитивности и императива, начал формально-конструктивных и социально-нравственных^[4].
      Разумеется, поиск гармонии столь противоречивых компонентов семейно-правовой методологии и далее – оптимального взаимодействия семейного права и гражданского процесса, кроме собственно достаточно очевидной специфики предмета семейно-правового регулирования и предмета судебной деятельности (семейного дела), сопровождается действием иных объективных, а кроме того – и субъективных – факторов. Так, развертывание экономических реформ неизбежно усиливает, вопреки сложившимся традициям, гражданско-правовые акценты в имущественных семейно-правовых институтах – и при этом нередко в чрезмерном виде, что не только призывает из «запаса» теорию десуверенизации семейного права, но и может впоследствии повлечь за собой существенное, в силу логики связи права и процесса, отступление от гражданско-процессуальной семейной специализации. Профессиональному началу в рассматриваемой области существенно мешает широко распространенное заблуждение законодателей и политиков в целом об уровне собственной осведомленности и подготовленности в деле регулирования семейных отношений. Осложняет ситуацию и национально-политический фактор. Предоставление субъектам Российской Федерации определенных прав в сфере нормативного регулирования семейных отношений воспринято региональными законодателями с явно излишним энтузиазмом, что приводит к очевидному следствию: с количественной стороны – к превышению полномочий по объему, с качественной – к противоречиям по существу.
      Наконец, исключительное разнообразие модификаций одного и того же вида семейного конфликта, традиционное допущение, в силу указанных ранее доминирующих особенностей семейных отношений, «ситуационности» семейно-правовых норм предопределяют одну из главных ролей судебного правоприменения – конкретизирующую функцию суда с невероятно высокой долей судейского усмотрения (что, между прочим, существенно отличает «семейную юстицию» от «гражданской» и приближает, исключительно в данном контексте, к «уголовной»).
      Таким образом, как мы отмечали ранее, стратегия взаимодействия семейного права и гражданского процесса строится на основе сложной «диффузии» первого в пространство второго и наоборот, переплетения публично-правового и частно-правового, формально конструктивного и социально-нравственного, универсального и предельно специализированного начал. Суверенность, методологическая определенность, разумная консервативность гражданского процесса предопределяют общий алгоритм защиты субъективных семейных прав и интересов (по нашей терминологии – первый и второй уровни взаимодействия), специфика семейных правоотношений и соответствующих семейных тяжб – основная предпосылка «приключений» гражданско-процессуальных элементов уже на семейно-правовой территории (третий – отраслевой, четвертый – институциональный и последующие уровни взаимодействия).
      Каково же количество и качество результатов данного межотраслевого сотрудничества в настоящее время? Отрадно отметить, что тактические изменения гражданско-процессуального законодательства и, как стратегическая, так и тактическая перестройка законодательства семейного, особенно в ее специализированной гражданско-процессуальной части, в целом создали благоприятные предпосылки для оптимизации защиты субъективных прав и интересов.
      Так, расширены основания иска о признании брака недействительным – с оптимальной дифференциацией состава субъектов права на предъявление иска. Введено производство о расторжении брака по взаимному согласию – с соответствующими процессуальными особенностями. Неопределенность задач суда в бракоразводном процессе в части решения вопроса о месте проживания ребенка и его алиментировании заменена «категорическим императивом» решать эти проблемы одновременно с расторжением брака, в том числе по инициативе суда. Кардинально изменено правило о моменте прекращения брака, что вернуло надлежащий статус судебному решению о разводе. Приведены в соответствие с цивилизованными традициями нормы об инициаторах и основаниях иска и предмете доказывания по делам об установлении внебрачного отцовства (их эффективность, кроме того, существенно усилена нормой-новеллой ГПК РСФСР о последствиях отказа сторон от участия в судебном экспертном исследовании). Скорректированы и довольно четко дифференцированы основания исков о лишении и ограничении родительских прав. Введена особая категория истцов и ответчиков – несовершеннолетних родителей внебрачных детей. Несовершеннолетнему четырнадцати лет предоставлено право самостоятельно защищать свои субъективные семейные права и интересы в суде, что соответствует общим началам ведущих отраслей российского права (административного, гражданского, трудового, уголовного) об альтернативах возрастной дееспособности. Снят ряд ограничений в праве на обращение в суд: усыновителя – об отмене усыновления, отдельно проживающего родителя – об участии в воспитании ребенка в случае нарушения соответствующего соглашения. Введен судебный порядок установления усыновления, что, безусловно, усилило гарантии обеспечения интересов ребенка. Расширены возможности внеюрисдикционного решения семейно-правовых проблем путем заключения договоров о режиме супружеского имущества, содержании членов семьи, воспитании ребенка, приемном родительстве, суррогатном материнстве и по поводу других вопросов репродуктивного плана.
      Однако процессуальная компонента семейного законодательства все же далека от оптимальных моделей. Прежде всего сомнительны решения (либо отсутствие таковых) по ряду частных проблем. Так, дело о разводе по взаимному согласию, ввиду отсутствия соответствующего положения ГПК, осталось предметом судебной деятельности в исковом производстве, что в комментариях не нуждается. Ссылка на его «отягощение» сопутствующими вопросами, в том числе спорами, проблемы не снимает. Решить ее можно по различным «сценариям».
      Не снято противоречие между процессуальной активностью суда в смысле реализации предписания ст.24 СК РФ о возбуждении дела о месте проживания ребенка и его алиментировании по собственной инициативе и нормой ст.4 ГПК РСФСР. При этом ни в одном из проектов ГПК в аналогах ст.4 ГПК РСФСР такой возможности по-прежнему не предусматривается – ни по общему правилу, ни в порядке исключения. Если данная норма ст.24 СК РФ – благо, такую общепроцессуальную новеллу сформулировать необходимо.
      Сохранена абсолютность, непререкаемость ограничения гражданско-процессуальной правоспособности мужа в сфере защиты своих интересов в бракоразводном процессе (запрет на возбуждение, без согласия жены, дела о разводе в период ее беременности и последующего материнства): исключения, на наш взгляд, разумны и вполне справедливы в ситуации административного или судебного признания отцовства другого мужчины. Абсолютность запрета, кстати, допускает доведение казуса до абсурда – невозможности, например, развода при неоднократной беременности жены от других мужчин...
      Вновь не обозначены среди субъектов права на предъявление иска об установлении отцовства (ст.ст.48-50 СК РФ) прокурор и органы опеки и попечительства. Если это принципиальная позиция законодателя (что сомнительно), следует скорректировать нормы ст.41-42 ГПК РСФСР. Если же он подразумевает их участие «по умолчанию», то неясно, почему в других случаях данные субъекты оказываются в нормативных перечнях (ст.ст. 28,70 и др. ст. СК РФ)?..
      Следует также определиться с конкуренцией между требованием закона о судебном установлении родительства при доказанности главного искомого факта (факта происхождения ребенка от данного лица – ст.ст. 47,49 СК РФ) и интересами ребенка – в случаях, когда «настоящим» (биологическим) отцом оспаривается отцовство лица, которого ребенок давно считает своим родителем и привязан к нему. Так, О.Хазова полагает возможным, даже на основе действующего законодательства, в таких случаях приоритет социального отцовства и отказ в удовлетворении иска^[5]. Думается, что это не так: положения ст. 47 и 49 в этой части вполне определенны, – значит, надо ставить вопрос de lege ferenda.
      Непонятно, в том числе в гражданско-процессуальном контексте, взаимодействие норм ст.49 и 50 СК РФ: поскольку совершенно очевидно, что установление факта отцовства умершего лица в порядке особого производства осуществляется (и осуществлялось – по правилам ст.48 КоБС РСФСР) не только на доказательственной основе признания отцовства умершим, но и в связи с другими доказательственными фактами (совместное проживание данного лица с матерью ребенка в соответствующий период, участие в воспитании и содержании ребенка и т.д.), постольку выделение одного частного случая в автономное правило ст.50 СК РФ нелогично. Практика вынуждена идти по пути применения возможностей ст.49 в случаях, где предмет доказывания не сводится к признанию факта отцовства.
      Перечень нерешенных частных проблем или решенных неубедительно можно было продолжить, однако заявленные цели призывают нас вернуться к обобщениям.
      Первое обобщение относится к проблеме «пространственной» систематизации гражданско-процессуального и семейного законодательства. Межотраслевой уровень взаимодействия (семейное право – гражданский процесс), далее – институционально-отраслевой и, наконец, уровень «категория семейного дела (спора, конфликта) – гражданско-процессуальная специализированная форма его рассмотрения и разрешения» – создают основную предпосылку указанной проблемы.
      Как видно из анализа семейного законодательства, массив специализированных гражданско-процессуальных норм, присутствующих, в несравнимо большей степени, в СК РФ и, в существенно меньшей, в ГПК РСФСР, традиционно значительный. В этом плане никакое иное законодательство паре «семейное право – гражданский процесс» составить конкуренции не может. Однако пространственно, «архитектурно» этот массив по-прежнему до конца не отработан. Здесь возможны самые различные варианты – от «легкого ремонта» до кардинальных решений. Первый предполагает сосредоточение всех процессуальных особенностей (по полному циклу, а не по принципу «выдергивания» из системы отдельных процессуальных элементов) в соответствующих семейно-правовых институтах (недействительности брака, прекращения брака, установления родительства, споров о воспитании детей и т.д.): субъекты права на предъявление иска, ограничения в гражданско-процессуальной правоспособности, участники процесса, основания иска и предмет доказывания, презумпции, возможные примирительные процедуры, соединение-разъединение исковых требований, распорядительные действия сторон, вынесение решения и особенности его исполнения. Второй – формирование специального процессуального блока – института в границах Семейного кодекса (с аналогичным алгоритмом). Третий – создание специализированных блоков в Гражданско-процессуальном кодексе («Процессуальные особенности рассмотрения отдельных категорий гражданских дел»).
      В первый вариант, кроме систематизации процессуальных элементов, выстраивания их в обязательную логическую цепочку, должны быть заложены определенные изъятия из ГПК: нормам о процессуальных особенностях рассмотрения отдельных категорий семейных дел искового и особого производства (в том числе и по делам об установлении усыновления) в этом случае следует сменить свою «прописку-регистрацию» на СК. Второй вариант включает, во-первых, мероприятия по первому варианту и, во-вторых, неизбежно вынуждает работать законодательную технику на «разрыв» тех норм Семейного кодекса, которые обросли как материально-правовым, так и процессуальным «мясом». Это вполне возможно, так как другие материально-правовые кодексы содержат, как правило, именно «чистые» нормы, без процессуальных добавок (правда, как мы уже отмечали, их юрисдикционное применение не осложнено, по обыкновению, многочисленными процессуальными особенностями). Третий вариант, соответственно, включает в себя работы по первому и второму плюс систематизацию внутри ГПК.
      Второе обобщение относится к традиционной проблеме взаимодействия общих и специальных гражданско-процессуальных норм (независимо от «порта приписки» последних). Здесь «вырисовываются» две проблемы: во-первых, – подчиненности, непротиворечивости специальных правил общим положениям ГПК; во-вторых, -оптимального применения общепроцессуальных возможностей к семейным делам. Упреки в неподчинении частного общему, вплоть до антагонизма, высказываются давно – с принятия КоБС РСФСР 1969 г.^[6] Кое-какая «чистка» при подготовке СК РФ осуществлена, однако противоречия и несуразности остались. Так, упоминавшиеся уже правила ст.24 СК РФ «грешны» сразу в двух проступках против принципиальных положений ГПК. Во-первых, и это особенно тяжкий «грех», упоминавшееся уже правило об обязанности суда, если о том не договорятся или не заявят стороны, по собственной инициативе решить вопрос о месте проживания ребенка и его алиментировании при раздельном проживании родителей после расторжения брака, не имеет никакого аналога в ГПК: норма ст.4 ГПК РСФСР исчерпывающим образом перечисляет инициаторов возбуждения процесса – и суда там нет. Норму же ст.195 ГПК РСФСР о праве суда выйти за пределы заявленного иска использовать в качестве «материнской» нельзя, так как в ней речь идет об одном и том же споре, а в нашем случае – о совершенно самостоятельных. Пусть и в смягченной, по сравнению с КоБС РСФСР, форме, но присутствует несоответствие с нормой ст.128 ГПК РСФСР: в ст.24 СК РФ исчерпательно предписывается квота присоединения к иску (заявлению) других требований, а в ст.128 ГПК РСФСР решение об «интеграции» процесса принимает судья ситуационно, по своему усмотрению, руководствуясь связанностью дел между собой и целесообразностью их совместного рассмотрения ввиду совпадения субъектного состава, «интерференции» доказательственных полей и т.п. Правила ст.ст. 28 и 49 СК РФ противоречат норме ст.41 ГПК РСФСР об универсальном праве прокурора на предъявление иска (например: а) «После достижения несовершеннолетним супругом возраста восемнадцати лет требовать признания брака недействительным вправе только этот супруг»; б) «... происхождение ребенка ... устанавливается по заявлению одного из родителей, опекуна (попечителя) ребенка или по заявлению лица, на иждивении которого находится ребенок, а также по заявлению самого ребенка по достижении им совершеннолетия»).
      Можно найти и другие спецификации СК РФ, заявленные далеко не в унисон с принципиальными положениями ГПК РСФСР. Выход из данной процессуальной «самоволки» достаточно прост: сначала необходимо в каждой такой ситуации определиться с мотивами, а затем, если последние основательны, – предусмотреть в общих нормах ГПК возможность соответствующих отступлений – либо по соображениям гуманитарного характера, либо в связи с сугубо личным качеством дела, либо по иным причинам.
      Как мы отмечали, кроме проблемы изъятий, исключений из общепроцессуальной формы гражданского судопроизводства, существует проблема оптимизации ее возможностей применительно к семейным делам. Так, подготовка дела к судебному разбирательству совершенно не исключает активного ввода в данную стадию органа опеки и попечительства – и в связи с тем, что он уже является, как правило, носителем определенной информации о конфликте (особенно по делам о передаче ребенка другому родителю, ограничении и лишении родительских прав, установлении и отмене усыновления и др.), и с целью выполнения им судебных поручений по делу. То же касается и прокурора, который обладает и законными, и как правило, организационными возможностями осуществить предварительную проверку материалов дела, так как призван способствовать защите общественно значимых интересов, и должен, кроме того, выработать свою правовую позицию для дачи заключения по делу (ст.41 ГПК РСФСР).
      Не уделяется должного внимания вопросу о форме судебного разбирательства семейных дел. По общему правилу, суды первой инстанции рассматривают дела в открытом заседании, то есть гласно (ст.9 ГПК РСФСР). Нормы ч.1-2 ст.9 допускают закрытую форму разбирательства, если того требуют интересы охраны государственной тайны (не наш случай), тайны усыновления или сугубо личный характер обстоятельств дела (наш случай). Применительно к семейным делам возможна разная степень гласности. Так, по делам о расторжении брака, о признании брака недействительным (по ряду оснований), установлении или оспаривании отцовства (материнства), права на воспитание, отмене усыновления исключение из публичного слушания дела должно стать правилом: интимные стороны жизни участников процесса, исследуемые с помощью свидетельских показаний, письменных доказательств, заключений эксперта, нежелание спорящих сторон выносить на суд публики свою личную жизнь, демонстрировать «скелет в своем шкафу», отрицательное воздействие публики на психику ребенка, приглашенного в процесс для изложения его мнения, и т.п. обстоятельства – все это требует закрытой формы судебного разбирательства. Напротив, дела о лишении родительских прав, ограничении родительских прав, отмене усыновления (по виновным основаниям, вне тайны усыновления), признания брака недействительным ввиду фиктивности, отдельные споры из алиментных правоотношений и т.п. – предполагают открытую форму разбирательства, а в некоторых (немногочисленных) случаях нуждаются в «сверхпубличной» форме – выездном судебном заседании.
      Нуждается в обобщении и оптимизации применение нормы о соединении-разъединении исковых требований (ст.128 ГПК РСФСР). Так, в целом ряде случаев, связка прочна, даже неразрывна: расторжение брака при наличии у супругов несовершеннолетних детей – место проживания ребенка (добавим – порядок общения с ребенком второго родителя), алиментирование ребенка, раздел общесупружеского имущества, алиментирование супруга (добавим – решение жилищного вопроса); установление отцовства, передача ребенка, ограничение или лишение родительских прав, отмена усыновления – взыскание алиментов на ребенка; признание брака недействительным – защита интересов добросовестной стороны путем разрешения вопроса о разделе имущества, алиментировании и т.д.
      Интерес представляет и вопрос о диспозитивном урегулировании споров о праве семейном: по каким делам в принципе возможно мировое соглашение, признание иска, отказ от иска, в чем специфика примирения сторон, степень обязательности утверждения судом некоторых соглашений между ними. Мировое соглашение представляет собой договорный способ разрешения конфликта. Из этого вытекает, – отмечает Р.Е.Гукасян, – два важный вывода: 1) мировым соглашением разрешаются только те вопросы, которые могли быть урегулированы сторонами и без помощи суда; 2) вопросы, отнесенные к специальной судебной компетенции, исключают возможность мирового соглашения, так как устанавливая императивную судебную подведомственность, законодатель выводит их за скобки сферы договорного регулирования^[7]. Так, оно невозможно по делам о семейно-правовой ответственности или применении мер защиты (ст.27, п.3 ст.66, ст.ст.69, 73, 140 СК РФ). В силу личного характера дела и вполне определенного порядка установления родительства база для мирового соглашения отсутствует в спорах об установлении или оспаривании отцовства. Если же, например, при рассмотрении дела первой категории ответчик выразил свое согласие подать заявление о регистрации отцовства в орган ЗАГСа, суд выясняет, не означает ли это признание ответчиком своего отцовства и, исходя из правил ч.2 ст.34 ГПК РСФСР, обсуждает вопрос о возможности принятия признания ответчиком иска и вынесения в соответствии с ч.5 ст.165 ГПК решения об удовлетворении заявленных требований^[8]. В связи с расширением договорных возможностей мировое соглашение допускается по спорам о порядке общения с ребенком отдельно проживающего родителя, близких родственников (ранее считалось, что это недопустимо из-за сугубо личного характера конфликта^[9]). Разумеется, наиболее естественна база для данного вида распорядительных действий в спорах о семейном имущественном праве (разделе общесупружеского имущества, алиментировании). Однако в связи с необходимостью защиты интересов ребенка задача судебной проверки законности соглашения сторон как в личных, так и имущественных спорах, существенно сложнее, нежели по обычным делам. Это касается даже имущественных конфликтов: в классическом цивильном споре о разделе имущества супругов «неклассическим образом» присутствуют интересы детей, не имеющих права собственности на спорное имущество («детские вещи», отступление от равенства долей с учетом жизненно важных потребностей ребенка). В делах о взыскании алиментов на несовершеннолетних детей согласительные процедуры должны ориентироваться на те же возможности, которые предлагает семейный закон, то есть не ухудшать положение детей в сравнении с его предписаниями (ст.81, 102, ч.2 ст.103 СК РФ). Особой формой диспозитивного урегулирования конфликта является примирение сторон по делу о разводе. В отличие от мирового соглашения суд не требует здесь юридического оформления решения супругов и не обязан проверять его мотивы. Причем, возможности данного варианта прекращения производства по делу усилены правомочием суда отложить дело слушанием на срок до 3-х месяцев.
      Сфера отказа от иска достаточно широка. Однако и здесь имеется определенное усложнение позиции. Так, по иску об установлении отцовства на истцовой стороне в качестве соучастников выступают мать (реже – предполагаемый отец) и ребенок, поэтому отказ от заявленного требования первым соучастником должен проверяться судом на предмет защиты интересов второго соучастника, в случае конфликта интересов, ибо его опекуном может быть первый соучастник. По иску о взыскании алиментов на ребенка истцом на практике признается родитель, с которым он проживает, хотя разумеется, таковым является сам ребенок как субъект права на алименты. Поэтому отказ матери (отца) от иска должен рассматриваться как действие опекуна и также тщательно анализироваться в контексте интересов подопечного.
      Третье обобщение касается достаточно известной, но непопулярной из-за «дороговизны», идеи судебной семейно-правовой специализации. Как мы неоднократно отмечали в других своих работах, к заключению о необходимости специальных семейных судов приходили российские юристы еще в конце XIX – начале XX веков. Вывод этот, разумеется, выстраивался на основе острой специфики семейных дел. Так, И.А.Покровский именовал семейное право одной из «самых чувствительных областей гражданского права, ибо, быть может, нигде не затрагиваются столь интимные интересы человеческой личности, как именно здесь»^[10]. А.Боровиковский писал: «Должно ясно сознавать пределы той помощи, какую может оказать суд, когда к нему обращается семейная распря. ... гражданские судебные установления не приспособлены для разрешения семейных дел – нужно искать каких-то особых судей и особый трибунал. Так пусть же его ищут»^[11].
      К сожалению, как многое иное, это «яблоко, упавшее на голову» российским юристам, подвигло на практические эксперименты юристов других стран. В настоящее время семейные суды, в той или иной степени суверенности и качества специализации, функционируют в Германии, Польше, США (отдельных штатах), Японии и др. Так, еще в 70-е годы семейные суды, в порядке эксперимента, были созданы в Польше. Обобщая опыт организации и работы таких судов, М.Я.Булошников отмечает широту их компетенции (семейные и опекунские дела, рассмотрение дел о преступлениях несовершеннолетних и т.п.), особые требования к отбору судей (повышенный возрастной барьер, подготовка в области психологии, тестирование и другие формы квалификационных экзаменов), взаимодействие семейных судов с консультациями по вопросам брака и семьи и диагностическими центрами, насыщенность суда профессиональными кураторами, участие психолога в судебном заседании, контакт судьи с семьями своего «участка» и другие методические и организационные особенности^[12].
      В Японии к юрисдикции семейного суда относятся споры между супругами, родителями и детьми (в том числе признание недееспособным, назначении опекунов, о содержании иждивенца). Рассмотрение дел в семейном суде осуществляется судьей в присутствии специальных советников, избираемых из рядовых граждан и сообщающих свое мнение судье. В отличие от обычной процедуры предусматривается закрытая форма судебного заседания, нет устного состязания, дела решаются на основе сравнительно широкого судебного усмотрения. По многим брачно-семейным искам установлена предварительная примирительная процедура. Примирительная комиссия, ее осуществляющая, состоит из судьи семейного суда и двух членов, назначаемых данным судом. К юрисдикции судов общей компетенции относятся иски о признании недействительности брака, об аннулировании развода, об усыновлении, о признании отцовства (однако по ним также обязательна предварительная примирительная процедура в примирительной комиссии при семейном суде)^[13]. Не все в описанной схеме, на наш взгляд, обоснованно (например, в вопросе подведомственности), но, видимо, это в большей своей части соответствует традиции данной правовой системы. В 70-80-е годы идея специализированных судов, в том числе семейных, была внедрена в некоторых штатах США. Здесь также для нас, с точки зрения опыта и преемственности, не все приемлемо, так как правоприменительная специализация в этой стране, начиная с адвокатуры (особенно) и заканчивая юстицией (в меньшей степени) даже чрезмерна, а процессуальная форма осложнена множеством деталей и формальных условностей, что не отвечает традициям российской правовой системы. (Автор описывает ситуацию на основе собственных некоторых наблюдений). Но главное – осуществляются попытки оптимизации рассмотрения семейных конфликтов.
      В России идея, после 75-летнего перерыва, вновь зазвучала в конце 60-х годов. Так, Н.Г.Юркевич, горячий в ту пору сторонник судебной семейно-правовой специализации, в 1969 году писал: «Судьи, особенно на уровне народных судов, продолжают оставаться универсалами, энциклопедистами. Но времена энциклопедистов давно прошли. Отказ от специализации в этой области серьезно затрудняет использование достижений современной науки на благо укрепления семьи и правосудия»^[14]. «Важно отметить, – продолжает автор, – что капиталисты считают выгодным содержать специальные суды, а в них штаты социальных работников…»^[15] Отдельные голоса в защиту идеи специализированных судов звучали и позже, однако активно она начала обсуждаться общественностью и законодателями лишь в 1988-1999 годах. Через еженедельник «Семья» и другие средства массовой информации лидеры Детского фонда, социологи и юристы вывели данную идею на уровень реальной потребности. При обсуждении проекта Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о судопроизводстве 1989 года именно идея семейно-правовой судебной специализации явилась предпосылкой первого компромисса по данному вопросу, зафиксированного в норме п. 3 ст. 23: «Законодательством союзных республик может быть предусмотрено создание составов судов, специализированных для рассмотрения отдельных категорий дел (дел о несовершеннолетних, семейных и других)»^[16]. В этом компромиссном решении имелись свои плюсы: избранная альтернатива специализации была дешевле, проще в исполнении, сохраняла нашу традиционную, в отличие от многих других стран, приверженность принципу доступности судебной защиты на основе упрощенной схемы судебной системы, а также предполагала сохранение общей профессиональной квалификации судей – в противовес ограниченности надолго заданной им узкой специализации.
      Однако дешевизна и простота решения – это, разумеется, далеко не все, что требуется правозащитной системе. Выигрыш в одном месте может оказаться проигрышем в другом. Дорогой специализированный суд, не сгибаясь под тяжестью бесконечной в своем количестве и разнообразной в своем качестве лавины дел, разрешал бы правовые (в нашем случае – семейные) конфликты быстрее и эффективнее, мог бы в необходимых случаях провести профилактическую работу, уделить внимание каждому человеку, ищущему правосудия. Углубленные знания судей в определенной отрасли юриспруденции, сопряженные с общепрофессиональной подготовкой и специальными знаниями в области социологии, психологии и психиатрии, позволили бы разрешать семейные тяжбы, по возможности, справедливо и менее болезненно.
      В принципе практика пошла по пути организации специализированных судейских составов по семейным делам (нередко – трудовым делам), по крайней мере, там, где это было возможно. Сохранилась такая специализация, в очень ограниченных формах, и сейчас. Идея же организации специализированных семейных судов так и не была реализована: начался очередной этап «перестройки», затем – «либерализация цен» и тяжелый переход в новую экономическую и политическую эпоху. Стало не до «дорогих» идей. Перефразируя призыв А.Боровиковского о семейном суде «... пусть же его ищут», закончим наши размышления по данному вопросу формулой: надо искать такие суды за рубежом, обобщать их современный опыт и готовить пока теоретическую, гражданско-процессуальную, семейно-правовую и иную почву для посева соответствующих «семян» в благоприятное время. Некоторые обнадеживающие признаки наступления такого времени появились в конце 90-х годов. Так, А.М.Нечаева, обобщая стратегические направления развития законодательства в сфере охраны семьи, в качестве одного из ключевых отметила именно организацию в судебной системе России специальных семейных судов^[17]. Норма ч.2 ст.4 ФЗ «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации» устанавливает: «Обязательными являются обеспечение приоритета личного и социального благополучия ребенка, обеспечение специализации правоприменительных процедур (действий) с его участием или в его интересах, учет особенностей возраста и социального положения ребенка».